Начиная разбирать два понятия: чувства и разум, можно попробовать их противопоставить друг другу. Ведь это абсолютно разные составляющие человека. Разум это способность человека анализировать поступки, думать связанно и логически, также это набор определенных умений, которые человек приобретает в течении всей своей жизни. А вот чувства имеют другое значение. Чувства это огромный набор эмоций, переживаний и всего, что человек может пропустить сквозь призму своего сердца и души.

Человек, который живет чувствами может действительно продвинуться в духовном плане, обогатиться внутренне, наполнить свою жизнь смыслом.

Чтобы разобраться чему отдает предпочтение Чехов, обратимся к нескольким его произведениям. В рассказе дама с собачкой Гуров является удивительным персонажем. Удивляет именно его перемена, которая очень сильно изменила его мировоззрение, перевернула взгляд на одни и те же предметы. На протяжении долгой жизни Гуров презрительно и рационально относился к женщинам. Называл их низшей расой. Но из своих соображений только что и делал как общался с ними. Его буквально тянуло к этим низшим созданиям. Но для чего? Может герой таким образом хочет самоутвердиться и выглядеть на их фоне лучше. Поэтому Гуров постоянно ищет новую девушку для связи, не смотря на то, что он женат. Также для него важно быть материально обеспеченным. Он по образованию филолг, но работает в банке, имеет целых два дома. Можно ли сказать, что Гуров на данном этапе живет разумом и только им? Я считаю, что да. Потому что он не обращает внимание на свои внутренние желания, ведь он хотел стать филологом. Возможно мечтал о профессии, которая раскроет его и сделает настоящим человеком, который любит свою жизнь. Но он как самый настоящий рационалист выбрал путь богатства. На что-то же нужно содержать семью. Это правильно с разумной точки зрения, но не лишает ли себя герой самых важных чувств - любви и преданности, верности и заботе?

С появлением одной дамы, все меняется. Конечно сначала он и говорит: “Что-то в ней есть жалкое все-таки”. Но спустя время он осознает насколько значима для него эта героиня. Гуров уже становится другим человеком. Он полюбил по-настоящему только в преклонном возрасте, но зато как преобразился! У него появились чувства, которые вдохнули в его жизнь что-то новое, непокоренное, неизведанное. Автор показывает как сильно может поменять любовь. Превратить из черствого человека в возвышенное состояние, в котором жизнь наполняется смыслом и интересом. Если раньше у Гурова присутствовала одна страсть, которая исчезала, то после встречи с Анной Сергевной он не может никак ее забыть. С течением времени он только больше и больше думает об этой героине.

Рассказ назван Дама с собачкой не случайно. По задумке автора эта героиня является переломным моментом в жизни Гурова. Она противопоставлена всем другим женщинам именно своей невинностью, непорочностью, что так и восхищает Гурова в ней. Из этого следует вывод, что Чехов положительно относится к появлению чувств у человека.

Следующим рассказом будет “Студент”. Главной темой является воскрешение и обретение смысла жизни. Бедный студент, возвращаясь домой, жалуется на свою жизнь. Он всем не доволен, есть нечего, к тому же жутко холодно.. Его ничего не радует, единственное, что он может делать, это роптать на свою судьбу, не замечая ничего вокруг. Здесь можно отметить, что герой смотрит на жизнь с практической точки зрения, он рационалистичен.

Дальше после встречи с костром и с женщиной, которая проникновенно заплакала, герой “оттаивает”, у него появляются светлые чувства. Он преображается, видит во всем счастье и высокий смысл. Возвышение героя и его перерождение подчеркивают такие детали: “он переправлялся на пароме через реку и потом, поднимаясь на гору...” Это второе доказательство того, что наличие чувств важный аспект для человека.

Третий пример это “Вишневый сад”. В произведении мы можем увидеть персонажей, не соответствующих своему возрасту. Многих из них можно назвать недотепами. Раневская заместо того, чтобы участвовать в продаже сада, устраивает бал. Кроме того, она общается с вещами, как с ценностями: “Детская, милая моя, прекрасная комната… Я тут спала когда была маленькой… (Плачет) И теперь я как маленькая...” Еще это значит, что она по своему внутреннему состоянию ребенок. Гаев все время погружен в свою игру в бильярд. Постоянно говорит: “Желтого в середину”. Это его собственный способ уйти от неприятной и не уютной жизни, заместо того, чтобы попытаться разрешить проблемы. Трофимов это своеобразный символ вечного студента: “Должно быть, я буду вечным студентом”. Получается, что персонаж никак не может выучиться, из-за этого он не может повзрослеть. К тому же он безалаберно относится к полученному хозяйству: “Если у вас есть ключи от хозяйства, то бросьте их в колодец и уходите”. Более того персонажем присуще выражение чувств. Будто они только и делают, что плачут, смеются и высказывают свои эмоции. Но таким образом, они слышат только себя. Взять хотя бы беспорядочный хор реплик и восклицаний сразу по приезде Раневской со станции. Дуняша (в волнении). Я сейчас упаду... Ах, упаду!; Любовь Андреевна (радостно, сквозь слезы). Детская! Тут наоборот показывается отрицательная сторона излишней эмоциональности. Автор показывает, что разум также важен для человека.

Таким образом, можно прийти к выводу о том, что у рационалиста и эмоционалиста разные приоритеты и жизненные ценности. В начале таким рационалистом был студент. Для него, все что можно увидеть, съесть, потрогать руками являлось важным ориентиром по жизни. Для персонажей Вишневого сада главное это внутренние качества - любовь, эмоции, ласка и забота. Можно сказать, что такие люди живут порывами своей души, могут тонко чувствовать окружающий мир. Но также они могут сильно расстроиться из-за негативной эмоции там, где человек который живет разумом даже и глазом не моргнет и пойдет дальше. Но такой человек, как например Гуров после встречи с Анной Сергеевной, объединяет в себе эти два начала, намного гармоничнее и совершеннее. Он саморегулирует в себе эти качества, что позволяет находиться в согласовании с природой и людьми. Это и показывает Чехов в своих произведениях.

Рассказ «Дама с собачкой» был создан Чеховым в 1898 году под впечатлением жизни в Ялте.

Тема, изложенная в произведении проста и многим читателям знакома - курортный роман и его последствия. Но задумкой Чехова не было изобразить пресловутый курортный роман. Цель произведения лежит гораздо глубже. Автор желает показать читателю (и особенно читателю того времени), как безысходность жизненной ситуации, боязнь осуждения со стороны и неспособность делать шаги к своей настоящей любви породило глухое и слепое ко всему общество.

В первой части писатель демонстрирует поведение мужчины и женщины на курорте вдали от семьи и привычного образа жизни. Главный герой Гуров Дмитрий Дмитриевич во власти соблазнительной мысли о мимолетной связи, о романе с неизвестной очаровательной женщиной. Дома осталась нелюбимая надоевшая жена и трое детей. Но душа, уставшая без любви, буквально требует ласки и нежности. Такая же ищущая понимания и дама с собачкой. Главная героиня даже никогда и не любила своего мужа. Знакомство несвободных и несчастных в браке было предопределено.

Гуров желал просто развеяться и хорошо отдохнуть. Но встреча с Анной Сергеевной переменила его. Он искренне полюбил ее, полюбил как впервые в жизни, испытав в зрелом возрасте щемящие юношеские чувства. И эта любовь озарила его вспышкой осознания всей бестолковости незаметных неинтересных дней.

Чехов подводит читателей к главному постулату - любовь может все. Именно поэтому его герой изменился, прозрел. Он уже не прожигатель жизни, а человек, способный сострадать, быть искренним, верным.

Сюжетная линия прорисована автором с филигранным литературным искусством. Вот среди гуляющих на набережной курорта появляется новое лицо - дама с собачкой. Через несколько дней Гуров с этой дамой знакомится. После недели встреч, по словам Анны Сергеевны, произошло ее падение.

Кажется, что «донжуан» добился чего хотел, и что за этим должно последовать. Пришедшее от мужа Анны Сергеевны письмо с мольбой о возвращении домой прерывает приятное времяпрепровождение. Вскоре и Гуров уехал домой, искренне полагая, что больше он никогда ее не увидит. Но герой простился не со своим очередным «приключением», а со всей прошлой жизнью, привычками и мыслями, он простился и с собой. Потому то далее и предстает совершенно новым человеком.

И если поначалу возвращение домой, в Москву приятно и комфортно для Дмитрия Дмитриевича, то потом его мысленный взор снова обращается к Анне Сергеевне. Чувства накрывают Гурова стремительно и очищают от лицемерия и равнодушия. Внутренние перемены толкают его на поиски любимой женщины.

Писатель умышленно изображает серость и унылость города С., где обитает героиня. Это словно тюрьма для чистых и светлых взаимоотношений. Судьба ставит их перед непростым выбором, но ведь любовь делает чудеса. Не имея сил перебороть свои истинные и сильные чувства, Гуров и Анна Сергеевна решают продолжать встречи. Она приезжает к нему в Москву для свиданий в гостинице.

Вопреки ханжескому настрою общества, автор явно симпатизирует главным героям. И это расположение видно в их портретах. Гуров порядочный москвич, обаятелен, находчив, наблюдателен и весьма учтив в обращении с дамами. У нее прекрасные серые глаза и нежная шея.

Чехов полностью отказался от принятых стандартов и очень категорично развивает сюжет рассказа по совершенно противоположному пути. Ведь в историях о курортных романах герои не должны быть так отчаянно несчастны.

Отныне у Гурова две жизни: явная, но полная условной правды и обмана, а другая - протекающая в тайне от окружающих.

Чехов не задает вопросов о том, что ждет этих людей. Он просто показывает, как любовь может преобразить человека. Но в духовном развитии показан только главный герой. Дама с собачкой почти не меняется, разве что понимает, что она не падшая женщина. Но ее мысли теперь близки и понятны Гурову, ведь теперь он любит по-настоящему.

• Анализ рассказа А.П. Чехова «Ионыч»

Вопрос о разуме и чувствах часто поднимается в литературных произведения, посвященных теме любви. Он также является основным двигателем конфликта и в рассказе А. П. Чехова «Дама с собачкой» (1898).

На первый взгляд, история романтических отношений главных героев этого произведения достаточна проста, если даже не сказать банальна. Молодой женатый мужчина Дмитрий Дмитрич Гуров , скучая на отдыхе в Ялте, решает завести легкий роман с вновь прибывшей девушкой, которую регулярно встречает на улицах и набережных города. Он даже не знает имени этой прекрасной особы, но оттого ситуация выглядит даже интереснее: «…соблазнительная мысль о скорой, мимолетной связи, о романе с неизвестною женщиной, которой не знаешь по имени и фамилии, вдруг овладела им».

В момент, когда Гуров начинает отношения со своей новой знакомой (которую, как выяснилось, зовут Анна Сергеевна), кажется, что его чувства находятся под абсолютным контролем разума. Он просто ищет способ развлечься, как часто делал это и прежде, многократно изменяя жене. Он не видит в новом романе какой-то угрозы для себя, иначе говоря, не боится влюбиться.

Но все же Гуров, имея богатый опыт общения с женщинами, прекрасно знает, что любое сближение никогда не заканчивается ничем хорошим. Всякие отношения, каким бы «милым и легким приключением» они не казались вначале, неизбежно перерастают в чрезвычайно сложную задачу, и «положение в конце концов становится тягостным». Но почему-то при каждой новой встрече с интересной женщиной этот опыт у Гурова «как-то ускользал из памяти», что уже говорит о нем, как о человеке, которому свойственно подчиняться своим чувствам. Даже если это просто скука или любопытство.

Весь дальнейший ход событий произведения говорит о том, что в рассказе «Дама с собачкой» чувства чеховских героев преобладают над их разумом. Поддавшись своей любви, которая сначала вспыхивает в сердце Анны Сергеевны, а затем и полностью подчиняет себе волю Гурова, эти два несвободных человека начинают встречаться тайно. Такая ситуация очень угнетает их и заставляет переживать тяжелейшую душевную драму, ведь герои не знают, как освободиться от «невыносимых пут», связывающих их.

Под этой метафорой в рассказе понимаются узы законного брака. Но действительно ли Гуров и Анна Сергеевна не знают, как им разорвать эти узы? Или влюбленные просто этого не хотят?

Возможно, героям, несмотря на сильные искренние чувства, вспыхнувшие между ними, все-таки удалось сохранить остатки разума, и потому они не желают разрушать тот социальный фундамент, который заложили еще до момента своего знакомства? В конце концов, у Гурова есть дети и состояние жены, которого он не хочет лишаться, а у Анны Сергеевны - положение в обществе.

Вероятно, Гуров понимает, что вряд ли даже после развода сможет дать своей возлюбленной больше того, что она имеет от него сейчас. Вряд ли сможет сделать ее счастливой. Эта позиция эмоционально роднит его с другим чеховским героем - Павлом Константинычем Алехиным (рассказ «О любви»).

Но если в рассказе «О любви» победа разума над чувствами вполне очевидна, поскольку Алехин так и не решился вступить в отношения с горячо любимой им, но замужней Анной Алексеевной, то в «Даме с собачкой» все гораздо сложнее. В сердцах и умах героев постоянно происходит борьба между чувствами и разумом, и неизвестно, чем закончится это сражение, поскольку финал произведения остается открытым.

Герои этого рассказа – Алёхин и Анна Алексеевна – заключают свою любовь в своеобразный футляр внутренних запретов, и это оборачивается для них драмой. Алехин колебался, рассуждал, сомневался, он прожил много лет рядом с любовью, один только шаг отделял его от возможности счастья, но он так и не сделал этот шаг – в этом его и Анны Алексеевны драма, во многом неразрешимая. «Я любил нежно, глубоко, но я рассуждал, спрашивал себя, к чему может привести наша любовь, если у нас не хватит сил бороться с нею. Она пошла бы за мной, но куда? Куда бы я мог увести ей? И как бы долго продолжалось наше счастье?»

При расставании Алехин пронзительно ощутил, что любовь – это настолько редкий, счастливый дар, что её нужно отвоевывать у судьбы, у будней, у случайностей жизни: «Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе». Но дело именно в том, что Алехин, истинный русский интеллигент, не может «не рассуждать вовсе». Его сомнения – это не столько показатель его нерешительности или даже слабости, но и необходимое для каждого человека ограничение своей личной свободы, своего личного стремления к счастью: «Мне казалось невероятным, что эта моя тихая, грустная любовь вдруг грубо оборвет счастливое течение жизни её мужа, детей, всего этого дома, где меня так любили и где мне так верили. Честно ли это?» Герои выбирают отказ от счастья, и вряд ли стоит осуждать их за это, это – их выбор, и они были вправе его сделать. Есть благородство в том, что, обрекая себя на несчастье, они не покушаются на счастье других. Таким образом, одна из важнейших для Чехова проблем – проблема личного выбора и ответственности за этот выбор.

«Дама с собачкой»

Любовь в рассказах Чехова часто становится мерилом нравственности человека, толчком к его духовному прозрению, как это произошло с героем рассказа «Дама с собачкой» Дмитрием Гуровым. Пошлость его обычной жизни Гуров остро осознал лишь тогда, когда к нему пришла настоящая любовь. Фраза «осетрина-то с душко м», прозвучавшая в ответ на вдохновенные слова Гурова: «Если б вы знали, с какой очаровательной женщиной я познакомился в Ялте», резанула не только слух, а прежде всего его душу. «Что за бестолковые ночи, какие неинтересные, незаметные дни, какая куцая, бескрылая жизнь», - вдруг понимает Гуров, осознавая лишь теперь, что его чувство к Анне Сергеевне, милой даме с собачкой, с которой он познакомился в Ялте, - настоящая, глубокая любовь, счастливая и драматичная.

Анна Сергеевна до встречи с Гуровым тоже жила в этой «куцей, бескрылой жизни», ощущая, однако, ее бескрылость. Символом такой жизни становится в рассказе деталь городского пейзажа города С. – «серый забор с гвоздями». Любовь перевернула жизни Гурова и Анны Сергеевны, однако их нечастые встречи в Москве приносили обоим и счастье, и мучение, и здесь появляется еще одна символическая деталь – птицы в клетках: «Точно это были две перелётные птицы, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках».

Рассказ имеет открытый финал, в котором и надежда, и безнадежность. В художественном мире Чехова нет крайностей, в нем отражается сложность реальной жизни обыкновенных людей, где переплетаются добро и зло, надежда и безнадежность, счастье и страдание.

Говорили, что на набережной появилось новое лицо: дама с собачкой. Дмитрий Дмитрич Гуров, проживший в Ялте уже две недели и привыкший тут, тоже стал интересоваться новыми лицами. Сидя в павильоне у Верне, он видел, как по набережной прошла молодая дама, невысокого роста блондинка, в берете: за нею бежал белый шпиц.
И потом он встречал ее в городском саду и на сквере по нескольку раз в день. Она гуляла одна, всё в том же берете, с белым шпицем; никто не знал, кто она, и называли ее просто так: дама с собачкой.
«Если она здесь без мужа и без знакомых, - соображал Гуров, - то было бы не лишнее познакомиться с ней».
Ему не было еще сорока, но у него была уже дочь двенадцати лет и два сына-гимназиста. Его женили рано, когда он был еще студентом второго курса, и теперь жена казалась в полтора раза старше его. Это была женщина высокая, с темными бровями, прямая, важная, солидная и, как она сама себя называла, мыслящая. Она много читала, не писала в письмах ъ, называла мужа не Дмитрием, а Димитрием, а он втайне считал ее недалекой, узкой, неизящной, боялся ее и не любил бывать дома. Изменять ей он начал уже давно, изменял часто и, вероятно, поэтому о женщинах отзывался почти всегда дурно, и когда в его присутствии говорили о них, то он называл их так:
- Низшая раса!
Ему казалось, что он достаточно научен горьким опытом, чтобы называть их как угодно, но всё же без «низшей расы» он не мог бы прожить и двух дней. В обществе мужчин ему было скучно, не по себе, с ними он был неразговорчив, холоден, но когда находился среди женщин, то чувствовал себя свободно и знал, о чем говорить с ними и как держать себя; и даже молчать с ними ему было легко. В его наружности, в характере, во всей его натуре было что-то привлекательное, неуловимое, что располагало к нему женщин, манило их; он знал об этом, и самого его тоже какая-то сила влекла к ним.
Опыт многократный, в самом деле горький опыт, научил его давно, что всякое сближение, которое вначале так приятно разнообразит жизнь и представляется милым и легким приключением, у порядочных людей, особенно у москвичей, тяжелых на подъем, нерешительных, неизбежно вырастает в целую задачу, сложную чрезвычайно, и положение в конце концов становится тягостным. Но при всякой новой встрече с интересною женщиной этот опыт как-то ускользал из памяти, и хотелось жить, и всё казалось так просто и забавно.
И вот однажды под вечер он обедал в саду, а дама в берете подходила не спеша, чтобы занять соседний стол. Ее выражение, походка, платье, прическа говорили ему, что она из порядочного общества, замужем, в Ялте в первый раз и одна, что ей скучно здесь… В рассказах о нечистоте местных нравов много неправды, он презирал их и знал, что такие рассказы в большинстве сочиняются людьми, которые сами бы охотно грешили, если б умели, но, когда дама села за соседний стол в трех шагах от него, ему вспомнились эти рассказы о легких победах, о поездках в горы, и соблазнительная мысль о скорой, мимолетной связи, о романе с неизвестною женщиной, которой не знаешь по имени и фамилии, вдруг овладела им.
Он ласково поманил к себе шпица и, когда тот подошел, погрозил ему пальцем. Шпиц заворчал. Гуров опять погрозил.
Дама взглянула на него и тотчас же опустила глаза.
- Он не кусается, - сказала она и покраснела.
- Можно дать ему кость? - И когда она утвердительно кивнула головой, он спросил приветливо: - Вы давно изволили приехать в Ялту?
- Дней пять.
- А я уже дотягиваю здесь вторую неделю.
Помолчали немного.
- Время идет быстро, а между тем здесь такая скука! - сказала она, не глядя на него.
- Это только принято говорить, что здесь скучно. Обыватель живет у себя где-нибудь в Белеве или Жиздре - и ему не скучно, а приедет сюда: «Ах, скучно! Ах, пыль!» Подумаешь, что он из Гренады приехал.
Она засмеялась. Потом оба продолжали есть молча, как незнакомые; но после обеда пошли рядом - и начался шутливый, легкий разговор людей свободных, довольных, которым всё равно, куда бы ни идти, о чем ни говорить. Они гуляли и говорили о том, как странно освещено море; вода была сиреневого цвета, такого мягкого и теплого, и по ней от луны шла золотая полоса. Говорили о том, как душно после жаркого дня. Гуров рассказал, что он москвич, по образованию филолог, но служит в банке; готовился когда-то петь в частной опере, но бросил, имеет в Москве два дома… А от нее он узнал, что она выросла в Петербурге, но вышла замуж в С., где живет уже два года, что пробудет она в Ялте еще с месяц и за ней, быть может, приедет ее муж, которому тоже хочется отдохнуть. Она никак не могла объяснить, где служит ее муж, - в губернском правлении или в губернской земской управе, и это ей самой было смешно. И узнал еще Гуров, что ее зовут Анной Сергеевной.
Потом у себя в номере он думал о ней, о том, что завтра она, наверное, встретится с ним. Так должно быть. Ложась спать, он вспомнил, что она еще так недавно была институткой, училась, всё равно как теперь его дочь, вспомнил, сколько еще несмелости, угловатости было в ее смехе, в разговоре с незнакомым, - должно быть, это первый раз в жизни она была одна, в такой обстановке, когда за ней ходят, и на нее смотрят, и говорят с ней только с одною тайною целью, о которой она не может не догадываться. Вспомнил он ее тонкую, слабую шею, красивые, серые глаза.
«Что-то в ней есть жалкое все-таки», - подумал он и стал засыпать.

Прошла неделя после знакомства. Был праздничный день. В комнатах было душно, а на улицах вихрем носилась пыль, срывало шляпы. Весь день хотелось пить, и Гуров часто заходил в павильон и предлагал Анне Сергеевне то воды с сиропом, то мороженого. Некуда было деваться.
Вечером, когда немного утихло, они пошли на мол, чтобы посмотреть, как придет пароход. На пристани было много гуляющих; собрались встречать кого-то, держали букеты. И тут отчетливо бросались в глаза две особенности нарядной ялтинской толпы: пожилые дамы были одеты, как молодые, и было много генералов.
По случаю волнения на море пароход пришел поздно, когда уже село солнце, и, прежде чем пристать к молу, долго поворачивался. Анна Сергеевна смотрела в лорнетку на пароход и на пассажиров, как бы отыскивая знакомых, и когда обращалась к Гурову, то глаза у нее блестели. Она много говорила, и вопросы у нее были отрывисты, и она сама тотчас же забывала, о чем спрашивала; потом потеряла в толпе лорнетку.
Нарядная толпа расходилась, уже не было видно лиц, ветер стих совсем, а Гуров и Анна Сергеевна стояли, точно ожидая, не сойдет ли еще кто с парохода. Анна Сергеевна уже молчала и нюхала цветы, не глядя на Гурова.
- Погода к вечеру стала получше, - сказал он. - Куда же мы теперь пойдем? Не поехать ли нам куда-нибудь?
Она ничего не ответила.
Тогда он пристально поглядел на нее и вдруг обнял ее и поцеловал в губы, и его обдало запахом и влагой цветов, и тотчас же он пугливо огляделся: не видел ли кто?
- Пойдемте к вам… - проговорил он тихо.
И оба пошли быстро.
У нее в номере было душно, пахло духами, которые она купила в японском магазине. Гуров, глядя на нее теперь, думал: «Каких только не бывает в жизни встреч!» От прошлого у него сохранилось воспоминание о беззаботных, добродушных женщинах, веселых от любви, благодарных ему за счастье, хотя бы очень короткое; и о таких, - как, например, его жена, - которые любили без искренности, с излишними разговорами, манерно, с истерией, с таким выражением, как будто то была не любовь, не страсть, а что-то более значительное; и о таких двух-трех, очень красивых, холодных, у которых вдруг промелькало на лице хищное выражение, упрямое желание взять, выхватить у жизни больше, чем она может дать, и это были не первой молодости, капризные, не рассуждающие, властные, не умные женщины, и когда Гуров охладевал к ним, то красота их возбуждала в нем ненависть и кружева на их белье казались ему тогда похожими на чешую.
Но тут всё та же несмелость, угловатость неопытной молодости, неловкое чувство; и было впечатление растерянности, как будто кто вдруг постучал в дверь. Анна Сергеевна, эта «дама с собачкой», к тому, что произошло, отнеслась как-то особенно, очень серьезно, точно к своему падению, - так казалось, и это было странно и некстати. У нее опустились, завяли черты и по сторонам лица печально висели длинные волосы, она задумалась в унылой позе, точно грешница на старинной картине.
- Нехорошо, - сказала она. - Вы же первый меня не уважаете теперь.
На столе в номере был арбуз. Гуров отрезал себе ломоть и стал есть не спеша. Прошло, по крайней мере, полчаса в молчании.
Анна Сергеевна была трогательна, от нее веяло чистотой порядочной, наивной, мало жившей женщины; одинокая свеча, горевшая на столе, едва освещала ее лицо, но было видно, что у нее нехорошо на душе.
- Отчего бы я мог перестать уважать тебя? - спросил Гуров. - Ты сама не знаешь, что говоришь.
- Пусть бог меня простит! - сказала она, и глаза у нее наполнились слезами. - Это ужасно.
- Ты точно оправдываешься.
- Чем мне оправдаться? Я дурная, низкая женщина, я себя презираю и об оправдании не думаю. Я не мужа обманула, а самое себя. И не сейчас только, а уже давно обманываю. Мой муж, быть может, честный, хороший человек, но ведь он лакей! Я не знаю, что он делает там, как служит, а знаю только, что он лакей. Мне, когда я вышла за него, было двадцать лет, меня томило любопытство, мне хотелось чего-нибудь получше; ведь есть же, - говорила я себе, - другая жизнь. Хотелось пожить! Пожить и пожить… Любопытство меня жгло… вы этого не понимаете, но, клянусь богом, я уже не могла владеть собой, со мной что-то делалось, меня нельзя было удержать, я сказала мужу, что больна, и поехала сюда… И здесь всё ходила, как в угаре, как безумная… и вот я стала пошлой, дрянной женщиной, которую всякий может презирать.
Гурову было уже скучно слушать, его раздражал наивный тон, это покаяние, такое неожиданное и неуместное; если бы не слезы на глазах, то можно было бы подумать, что она шутит или играет роль.
- Я не понимаю, - сказал он тихо, - что же ты хочешь?
Она спрятала лицо у него на груди и прижалась к нему.
- Верьте, верьте мне, умоляю вас… - говорила она. - Я люблю честную, чистую жизнь, а грех мне гадок, я сама не знаю, что делаю. Простые люди говорят: нечистый попутал. И я могу теперь про себя сказать, что меня попутал нечистый.
- Полно, полно… - бормотал он.
Он смотрел ей в неподвижные, испуганные глаза, целовал ее, говорил тихо и ласково, и она понемногу успокоилась, и веселость вернулась к ней; стали оба смеяться.
Потом, когда они вышли, на набережной не было ни души, город со своими кипарисами имел совсем мертвый вид, но море еще шумело и билось о берег; один баркас качался на волнах, и на нем сонно мерцал фонарик.
Нашли извозчика и поехали в Ореанду.
- Я сейчас внизу в передней узнал твою фамилию: на доске написано фон Дидериц, - сказал Гуров. - Твой муж немец?
- Нет, у него, кажется, дед был немец, но сам он православный.
В Ореанде сидели на скамье, недалеко от церкви, смотрели вниз на море и молчали. Ялта была едва видна сквозь утренний туман, на вершинах гор неподвижно стояли белые облака. Листва не шевелилась на деревьях, кричали цикады, и однообразный, глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о вечном сне, какой ожидает нас. Так шумело внизу, когда еще тут не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет. И в этом постоянстве, в полном равнодушии к жизни и смерти каждого из нас кроется, быть может, залог нашего вечного спасения, непрерывного движения жизни на земле, непрерывного совершенства. Сидя рядом с молодой женщиной, которая на рассвете казалась такой красивой, успокоенный и очарованный в виду этой сказочной обстановки - моря, гор, облаков, широкого неба, Гуров думал о том, как, в сущности, если вдуматься, всё прекрасно на этом свете, всё, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве.
Подошел какой-то человек - должно быть, сторож, - посмотрел на них и ушел. И эта подробность показалась такой таинственной и тоже красивой. Видно было, как пришел пароход из Феодосии, освещенный утренней зарей, уже без огней.
- Роса на траве, - сказала Анна Сергеевна после молчания.
- Да. Пора домой.
Они вернулись в город.
Потом каждый полдень они встречались на набережной, завтракали вместе, обедали, гуляли, восхищались морем. Она жаловалась, что дурно спит и что у нее тревожно бьется сердце, задавала всё одни и те же вопросы, волнуемая то ревностью, то страхом, что он недостаточно ее уважает. И часто на сквере или в саду, когда вблизи их никого не было, он вдруг привлекал ее к себе и целовал страстно. Совершенная праздность, эти поцелуи среди белого дня, с оглядкой и страхом, как бы кто не увидел, жара, запах моря и постоянное мелькание перед глазами праздных, нарядных, сытых людей точно переродили его; он говорил Анне Сергеевне о том, как она хороша, как соблазнительна, был нетерпеливо страстен, не отходил от нее ни на шаг, а она часто задумывалась и всё просила его сознаться, что он ее не уважает, нисколько не любит, а только видит в ней пошлую женщину. Почти каждый вечер попозже они уезжали куда-нибудь за город, в Ореанду или на водопад; и прогулка удавалась, впечатления неизменно всякий раз были прекрасны, величавы.
Ждали, что приедет муж. Но пришло от него письмо, в котором он извещал, что у него разболелись глаза, и умолял жену поскорее вернуться домой. Анна Сергеевна заторопилась.
- Это хорошо, что я уезжаю, - говорила она Гурову. - Это сама судьба.
Она поехала на лошадях, и он провожал ее. Ехали целый день. Когда она садилась в вагон курьерского поезда и когда пробил второй звонок, она говорила:
- Дайте, я погляжу на вас еще… Погляжу еще раз. Вот так.
Она не плакала, но была грустна, точно больна, и лицо у нее дрожало.
- Я буду о вас думать… вспоминать, - говорила она. - Господь с вами, оставайтесь. Не поминайте лихом. Мы навсегда прощаемся, это так нужно, потому что не следовало бы вовсе встречаться. Ну, господь с вами.
Поезд ушел быстро, его огни скоро исчезли, и через минуту уже не было слышно шума, точно всё сговорилось нарочно, чтобы прекратить поскорее это сладкое забытье, это безумие. И, оставшись один на платформе и глядя в темную даль, Гуров слушал крик кузнечиков и гудение телеграфных проволок с таким чувством, как будто только что проснулся. И он думал о том, что вот в его жизни было еще одно похождение или приключение, и оно тоже уже кончилось, и осталось теперь воспоминание… Он был растроган, грустен и испытывал легкое раскаяние; ведь эта молодая женщина, с которой он больше уже никогда не увидится, не была с ним счастлива; он был приветлив с ней и сердечен, но всё же в обращении с ней, в его тоне и ласках сквозила тенью легкая насмешка, грубоватое высокомерие счастливого мужчины, который к тому же почти вдвое старше ее. Всё время она называла его добрым, необыкновенным, возвышенным; очевидно, он казался ей не тем, чем был на самом деле, значит, невольно обманывал ее…
Здесь на станции уже пахло осенью, вечер был прохладный.
«Пора и мне на север, - думал Гуров, уходя с платформы. - Пора!»

И Анна Сергеевна стала приезжать к нему в Москву. Раз в два-три месяца она уезжала из С. и говорила мужу, что едет посоветоваться с профессором насчет своей женской болезни, - и муж верил и не верил. Приехав в Москву, она останавливалась в «Славянском базаре» и тотчас же посылала к Гурову человека в красной шапке. Гуров ходил к ней, и никто в Москве не знал об этом.
Однажды он шел к ней таким образом в зимнее утро (посыльный был у него накануне вечером и не застал). С ним шла его дочь, которую хотелось ему проводить в гимназию, это было по дороге. Валил крупный мокрый снег.
- Теперь три градуса тепла, а между тем идет снег, - говорил Гуров дочери. - Но ведь это тепло только на поверхности земли, в верхних же слоях атмосферы совсем другая температура.
- Папа, а почему зимой не бывает грома?
Он объяснил и это. Он говорил и думал о том, что вот он идет на свидание и ни одна живая душа не знает об этом и, вероятно, никогда не будет знать. У него были две жизни: одна явная, которую видели и знали все, кому это нужно было, полная условной правды и условного обмана, похожая совершенно на жизнь его знакомых и друзей, и другая - протекавшая тайно. И по какому-то странному стечению обстоятельств, быть может, случайному, всё, что было для него важно, интересно, необходимо, в чем он был искренен и не обманывал себя, что составляло зерно его жизни, происходило тайно от других, всё же, что было его ложью, его оболочкой, в которую он прятался, чтобы скрыть правду, как, например, его служба в банке, споры в клубе, его «низшая раса», хождение с женой на юбилеи, - всё это было явно. И по себе он судил о других, не верил тому, что видел, и всегда предполагал, что у каждого человека под покровом тайны, как под покровом ночи, проходит его настоящая, самая интересная жизнь. Каждое личное существование держится на тайне, и, быть может, отчасти поэтому культурный человек так нервно хлопочет о том, чтобы уважалась личная тайна.
Проводив дочь в гимназию, Гуров отправился в «Славянский базар». Он снял шубу внизу, поднялся наверх и тихо постучал в дверь. Анна Сергеевна, одетая в его любимое серое платье, утомленная дорогой и ожиданием, поджидала его со вчерашнего вечера; она была бледна, глядела на него и не улыбалась, и едва он вошел, как она уже припала к его груди. Точно они не виделись года два, поцелуй их был долгий, длительный.
- Ну, как живешь там? - спросил он. - Что нового?
- Погоди, сейчас скажу… Не могу.
Она не могла говорить, так как плакала. Отвернулась от него и прижала платок к глазам.
«Ну, пускай поплачет, а я пока посижу», - подумал он и сел в кресло.
Потом он позвонил и сказал, чтобы ему принесли чаю; и потом, когда пил чай, она всё стояла, отвернувшись к окну… Она плакала от волнения, от скорбного сознания, что их жизнь так печально сложилась; они видятся только тайно, скрываются от людей, как воры! Разве жизнь их не разбита?
- Ну, перестань! - сказал он.
Для него было очевидно, что эта их любовь кончится еще не скоро, неизвестно когда. Анна Сергеевна привязывалась к нему всё сильнее, обожала его, и было бы немыслимо сказать ей, что всё это должно же иметь когда-нибудь конец; да она бы и не поверила этому.
Он подошел к ней и взял ее за плечи, чтобы приласкать, пошутить, и в это время увидел себя в зеркале.
Голова его уже начинала седеть. И ему показалось странным, что он так постарел за последние годы, так подурнел. Плечи, на которых лежали его руки, были теплы и вздрагивали. Он почувствовал сострадание к этой жизни, еще такой теплой и красивой, но, вероятно, уже близкой к тому, чтобы начать блекнуть и вянуть, как его жизнь. За что она его любит так? Он всегда казался женщинам не тем, кем был, и любили они в нем не его самого, а человека, которого создавало их воображение и которого они в своей жизни жадно искали; и потом, когда замечали свою ошибку, то все-таки любили. И ни одна из них не была с ним счастлива. Время шло, он знакомился, сходился, расставался, но ни разу не любил; было всё что угодно, но только не любовь.
И только теперь, когда у него голова стала седой, он полюбил, как следует, по-настоящему - первый раз в жизни.
Анна Сергеевна и он любили друг друга, как очень близкие, родные люди, как муж и жена, как нежные друзья; им казалось, что сама судьба предназначила их друг для друга, и было непонятно, для чего он женат, а она замужем; и точно это были две перелетные птицы, самец и самка, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках. Они простили друг другу то, чего стыдились в своем прошлом, прощали всё в настоящем и чувствовали, что эта их любовь изменила их обоих.
Прежде, в грустные минуты, он успокаивал себя всякими рассуждениями, какие только приходили ему в голову, теперь же ему было не до рассуждений, он чувствовал глубокое сострадание, хотелось быть искренним, нежным…
- Перестань, моя хорошая, - говорил он. - Поплакала - и будет… Теперь давай поговорим, что-нибудь придумаем.
Потом они долго советовались, говорили о том, как избавить себя от необходимости прятаться, обманывать, жить в разных городах, не видеться подолгу. Как освободиться от этих невыносимых пут?
- Как? Как? - спрашивал он, хватая себя за голову. - Как?
И казалось, что еще немного - и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается.