Вернулся. Всё в Неве блестело,

Был ярок чистый небосклон.

Устало тело; тянет в сон.

Устало тело... ноют ноги...

Я лег, бессильно, мглисто рад.

Сменил тревоги сонный лад.

Демерджи

Не бойся; подойди; дай руку; стань у края.

Как сдавливает грудь от чувства высоты.

Как этих острых скал причудливы черты!

Их розоватые уступы облетая,

Вон, глубоко внизу, орлов кружится стая.

Какая мощь и дичь под дымкой красоты!

И тишина кругом; но в ветре слышишь ты

Обрывки смятые то скрипа арб, то лая?

Дрожат, подернуты струеньем зыбким зноя,

И море кажется исполненным покоя:

Синеет, ровное, блестит - что небеса...

Но глянь: по берегу белеет полоса;

То пена грозного - неслышного - прибоя.

Законодательным скучая взором...

Законодательным скучая взором,

Сквозь невниманье, ленью угнетен,

Как ровное жужжанье веретен,

Но жар души не весь был заметен.

Три А я бережно чертил узором,

Пока трех черт удачным уговором

Вам в монограмму не был он вплетен.

Созвучье черт созвучьям музыкальным

Раскрыло дверь - и внешних звуков нет.

И здесь при всех, назло глазам нахальным,

Что Леонардо, я письмом зеркальным

Записываю спевшийся сонет.

Заяц

На лыжах пробираясь между елей,

Сегодня зайца я увидел близко.

Где снег волною хрупкой от метелей

Завился, заяц притаился низко.

Весь белый; только черными концами

Пряли его внимательные ушки.

Скользнув по мне гранатными глазами,

Хоть я и вовсе замер у опушки,

Он подобрался весь, единым махом

Через сугроб - и словно кто платочек

Кидал, скакал, подбрасываем страхом.

Горячей жизни беленький комочек

На холоду! Живая тварь на воле!

Ты жаркою слезой мне в душу пала,

Такую нынче мерзлую, как поле,

Где вьюга от земли весь снег взвевала.

Лебяжья канавка

Белая ночь. В неподвижной воде Лебяжьей Канавки

Отразились деревья Летнего Сада.

Вода так неподвижна, что ее вовсе не видно...

Видно только, что вниз растут деревья;

Ясно видны каждый листок, каждая почка.

И кажется. что дошел до края земли.

Кажется, что заглянул за землю.

Не рви... дай вытянуть мучительную нить!...

Не рви... дай вытянуть мучительную нить!

Дай досказать мне то, чему не верю,

Дай мне оплакать мнимую потерю.

Не спорь! Дай говорить...

Постой: я соглашусь - мне сбросить эту пену,

И, ясный, я приму твой отблеск голубой

И, тихий, вдумчивый, приду к тебе на смену,

Чтоб верила и ты, что правда за тобой.

С тобой в разлуке от твоих стихов...

С тобой в разлуке от твоих стихов

Я не могу душою оторваться.

Как мочь? В них пеньем не твоих ли слов

С тобой в разлуке можно упиваться.

Но лучше б мне и не слыхать о них!

Твоей душою, словно птицей, бьется

В моей груди у сердца каждый стих,

Беспечной откровенности со мной

И близости - какое наважденье!

Но бреда этого вбирая зной,

Перекипает в ревность наслажденье.

Как ты звучишь в ответ на все сердца,

Ты душами, раскрывши губы, дышишь,

Ты, в приближенье каждого лица,

В своей крови свирелей пенье слышишь!

Искуплены ничтожество и мука...

Теперь ты знаешь, чем я так томим? -

Ты, для меня не спевшая ни звука.

Светлое воскресение четырнадцатого года

Господень день. Ликуя, солнце пышет

И плавит около сверкающую твердь.

Так чудесами Канны воздух дышит,

Что вот прозябнет и сухая жердь.

Свободна ото льда и пароходов,

Вся в тонких струйках искрится Нева

И, пышно поделясь на рукава,

Объемлет и, колеблясь в чистых водах,

Лелеет радостные острова!

А сердце полным роздыхом природы,

Овеянным благословенным днем,

Во мне расширено до той свободы,

Что никому теперь не тесно в нем.

И сердцем той, кто без того свободна,

Так радостно свободу подтвердить!

Господь сошел весь мир освободить,

И никакая жертва не бесплодна.

Ты помнишь камыш над гладью моря?...

Ты помнишь камыш над гладью моря?

Там розовый вечер лег над нами…

Мы любовались, тихонько споря,

Как эти краски назвать словами.

У камней море подвижно, сине;

Вдаль розовей, и нет с небом границы,

И золотятся в одной равнине

И паруса, и туч вереницы.

Мы и любуясь, слов не сыскали.

Теперь подавно. Но не равно ли? -

Когда вся нежность розовой дали

Теперь возникла в блаженной боли.

Юрию Никандровичу Верховскому

Видений и стихов кавказских

Вернулась славная пора

С тех пор, как жрец богов Парнасских,

Туда, где мечется Кура,

Ты унесен рукою рока.

И ладно: образы Востока

Пленяют любопытный глаз;

Но ожила с того же срока

Пора напутствий на Кавказ -

Печальный род! На этот раз

Тебя напутствуя, звучит:

Увесистый озимый колос

Слова питает, кто молчит.

В разлуке помни нашу дружбу...

Могла б, летала бы, что тень,

Тебя проведать каждый день,

Хоть и не в боевую службу

Лет прошлых, не под град свинца

Ты едешь - жребии смягчились,

Но умягчились и сердца.

В Колхиде вдосталь умягчились

Сплетенья русского венца

Победным дубом - лиры ныне

Везешь в далекую страну,

Ей не чужие: в старину

Те, кто водили по твердыне

Кавказа русские полки,

Умели пальцами руки,

Своей мечу, водить по лире

И петь... так петь, что в целом мире

То пенье слышно всё звончей.

Ты лиры их, без их мечей,

В дарьяльские уносишь двери,

Ты из-под наших мокрых крыш

В Тифлис профессором спешишь,

Где будешь гуриям и пери,

Курсистками решившим стать,

В разумно суженном размере

И светом Пушкинской плеяды

Полуобразованья яды

Искоренять в умах. О друг,

Ведь это подвиг благородный!

С ним так удачно вступит в круг

Твой дар певца, живой, свободный

И духу предков соприродный.

Заветы дружества прими,

Души под спудом не томи.

Твое профессорство не кара,

Но воля видящей судьбы.

Ей доверяйся без борьбы,

Вей лавры, где плели дубы,

И будь Дедалом для «Икара».

Любовь поэтов Серебряного века Щербак Нина

Николай Недоброво 1882 – 1919 «Победившее смерть слово»

Николай Недоброво

«Победившее смерть слово»

Николай Недоброво – близкий друг Анны Ахматовой, один из лучших критиков ее произведений. Ему посвящены несколько стихотворений поэтессы и отступление в «Поэме без героя», заканчивающееся:

Разве ты мне не скажешь снова

Победившее смерть слово

И разгадку жизни моей?

Ахматова говорила, что Недоброво считал себя «одной из центральных фигур в картине, которая впоследствии была названа Серебряным веком, был уверен, что его письма будут изданы отдельными томами».

Николай Владимирович Недоброво прожил короткую жизнь, всего тридцать восемь лет. При жизни не было издано ни одного его стихотворного сборника. Но среди литераторов он прослыл блистательным ценителем поэзии. Так, в 1911 году Александр Блок прислал ему свою книгу «Ночные часы» и получил отзыв: «Дорогой Александр Александрович, позвольте мне от души благодарить вас за пересылку „Ночных часов“. Истинный ревнитель словесности, я, конечно, нашел в книге несколько внешних погрешностей, но я упивался естественной напевностью стихов. Вы можете 3 раза поставить в рифму один и тот же глагол и, вопреки правилам (для тех, кому они должны заменять уши), сделать стихи чарующими именно этим».

Его близкий друг Юлия Сазонова-Слонимская (литературовед, историк театра и балета) оставила вот такой необычный словесный портрет Недоброво. В нем сочеталась внешняя сдержанность (доходившая почти до холодности) и внутренняя способность любви и дружбы, почти патетической, доходившей до пламени. Он был чрезвычайно тонок. Запоминались его руки редкой красоты и выразительности. Ослепительный фарфоровый блеск его кожи. Резкие очертания его мужественного лица. В гневе его глаза становились большими и синими, и всегда в этом гневном блистании чувствовалась правда возмущенного духа:

С тобой в разлуке от твоих стихов

Я не могу душою оторваться.

Как мочь? Их пением, не твоих ли слов

С тобой в разлуке можно упиваться!

И лучше б мне и не слыхать о них!

Твоей душою словно птица бьется

В моей груди у сердца каждый стих,

Николай Недоброво много писал о взаимосвязи поэтического ритма с дыханием человека и его душой. Он считал, что стихотворный ритм непосредственно «осязает» сердце и легкие слушателя. Именно поэтому поэты, наверное, читают стихи тому, с кем душевное общение легко, – в какой-то степени управляют скоростью сердца и дыханием другого человека, воздействуя на что-то близкое к духу: «Какие это прекрасные, в глубине голоса образуемые звуки: „дыхание, душа“!»